Хелен кивнула, поцеловала его в щеку и вдруг застыла, точно обратилась в восковую статую.

— Хелен? — дрожащим голосом произнес Лемюэль. — Ты…

Хелен широко-широко распахнула глаза и раскрыла рот, словно в беззвучном крике.

— Нет! — закричал Лемюэль. — Только не сейчас!

Хелен задрожала, потянулась неимоверно трясущимися руками к мужу.

— Ле… мюэль… — прохрипела она. Из уголков ее глаз потекли черные слезы.

Джеймс непроизвольно попятился.

— Лемюэль, что происходит?!

— Приступ! — воскликнул Лемюэль. — Начинается новый приступ! Но почему сейчас?! Почему так рано?!

Лемюэль схватил жену, поднял ее на руки и двинулся к выходу с чердака.

— Нужно скорее отнести ее в комнату!

Он скрылся на лестнице, и Джеймс остался на чердаке один.

Лампа по-прежнему стояла на полу у стула, рядом лежал ворох веревок, которые совсем недавно удерживали Хелен. В темноте проглядывали очертания устройства для «перемещения», а на полу в центре чердака в луже машинного масла лежало изуродованное тело Лазаруса Лемони.

«Ужасы-за-пенни»… Не так они обычно заканчиваются…

И Джеймс ощутил — всем своим существом ощутил, что это еще не конец.

Глава 5. Хороший сын, Плохой сын

Туманный шквал закончился, но на улице Слив все еще тут и там над мостовой и тротуаром висели белые «войлочные» клочья.

Мимо аптеки проехал угрюмый экипаж крысоловов. Зазвенели стекла, и к станции подошел трамвай. Проглотив пару джентльменов и полную даму с корзинкой, какие носят швеи, он пополз дальше.

У парковой ограды мистер Тромпер, как и незадолго перед шквалом, сражался с газетной тумбой. К своим распрям с ящиком он привлек почтальона, который неодобрительно глядел на то, как констебль пинает несчастную тумбу. Сжимая кулаки, мистер Тромпер громогласно требовал от почтальона «разобраться уже наконец с этим непотребством», на что тот лишь пожимал плечами.

Редкие прохожие напоминали сонных мух, потревоженных громким хлопком двери. Они казались потерянными, словно пытались на ходу вспомнить, куда направлялись и что хотели сделать.

Улица Слив еще не до конца очнулась после непогоды, как, впрочем, и аптека «Горькая пилюля Лемони». Несмотря на то, что после кошмарных событий на чердаке прошло уже два дня, те, кто жил, в доме из зеленого кирпича, по-прежнему пребывали в вязком оцепенении.

Теща аптекаря редко покидала свою комнату и во время встреч в коридоре или на лестнице не отвечала на приветствия Джеймса, старательно делая вид, будто к ней никто не обращается. Она злилась — и на этот раз ее злость была вполне оправдана, ведь именно приехавший из Рабберота родственник стал причиной всего, что произошло. Джеймс ожидал криков и требований немедленно выгнать его, но мадам Клопп не сказала по этому поводу ни слова. Даже закономерного «Я предупреждала!»

Лемюэль вывесил на двери аптеки табличку «Закрыто» и все время пропадал в провизорской, видимо, работая над своими сыворотками. С памятной ночи он показывался всего трижды — чтобы проверить самочувствие Хелен. Впрочем, все его походы на третий этаж заканчивались одинаково — какое-то время он топтался у двери комнаты супруги и молчаливо кивал на раздающийся из-за нее крик: «Если ты пришел не для того, чтобы выпустить меня, убирайся, Лемюэль!»

Лучше Хелен не становилось. В последний раз Джеймс ее видел, когда Лемюэль уносил ее с чердака. Доктор Доу не приходил, а на все вопросы о самочувствии супруги кузен отвечал резко, раздраженно: «Я не знаю, почему приступ начался столь внезапно и почему он длится так долго!», «Я не знаю, когда он закончится!».

При этом ни Лемюэль, ни мадам Клопп произошедшее не обсуждали, как будто ничего не случилось.

В отличие от них, Джеймс никак не мог выкинуть из головы весь тот кошмар и того, что говорил Лазарус Лемони. Его не оставляло ощущение, что была совершена чудовищная ошибка. И это ощущение неправильности потихоньку поедало Джеймса.

Он все думал о словах Лазаруса — о том, что его подставили, а Лемюэлем управляют. Кого же он имел в виду? Поначалу Джеймс решил, что речь шла о Хорошем сыне, но что-то не складывалось: Хороший сын не мог подставить Лазаруса, ведь он напротив хотел его вернуть. Более того, если верить Лемюэлю, он появился лишь после того, что кузен сделал со своим отцом во время эксперимента. Тогда кто же это мог быть?

Лазарус ведь еще что-то говорил…«Ты не задавался вопросом, почему аптека называется “Горькая пилюля”?» Джеймс не представлял, как все это связано.

«Горькие пилюли… — думал Джеймс. — Они то и дело всплывают тут и там. Лемюэль говорил, что отец еще в детстве в наказание заставлял его пить “самые горькие пилюли в аптеке”. Потом я обнаружил такую пилюлю в рамочке на каминной полке в комнате кузена, а Лазарус писал в своем дневнике, что, как только проведет эксперимент, уничтожит все горькие пилюли… Это одни и те же пилюли?..»

Ответов не было, да и расспрашивать обо всем этом Лемюэля не имело смысла. Джеймс попытался завести разговор с кузеном о его отце, но тот отказывался что-либо обсуждать, ограничиваясь лишь коротким: «Оставьте это, Джеймс. Займитесь лучше своими делами!».

Беда в том, что дел у Джеймса особо не было. Кроме того дела, ради которого он, собственно, и пришел в аптеку, вот только хоть сколько-то продвинуться по нему не удавалось. Признаться, он и не особо думал о «Секретных прописях» — после того, что случилось, все его мысли вертелись лишь вокруг грязных семейных тайн Лемони, в которых он увяз по самую шею, будто в трясине…

Впрочем, вскоре дела сами его нашли.

Этим утром Лемюэль разбудил его и сказал, что сегодня наконец откроет аптеку. А затем, примерно за полчаса до открытия, до него донесся крик мадам Клопп:

— Лемюэ-э-эль! Сколько я буду ждать?!

Джеймс вышел в коридор и уткнулся в разъяренный взгляд старухи. Теща аптекаря выглядывала из своей комнаты, слегка приоткрыв дверь.

— Где Лемюэль? — сморщившись, спросила она.

— Не знаю, мадам. Должно быть, в провизорской.

— Позовите его! Немедленно! Я уже час его жду — он должен был подготовить все для моих процедур, но снова забыл! В последнее время с ним творится что-то странное.

— Да, мадам.

Дверь захлопнулась, и Джеймс направился к лестнице.

Мадам Клопп была права: после случившегося на чердаке с Лемюэлем действительно происходили очень подозрительные вещи. Казалось, трагедия оставила на нем свой отпечаток, что, в общем-то было не удивительно. Он стал невероятно рассеянным и то и дело попадал в неприятные ситуации: один раз на него рухнул шкаф с лекарствами, в другой — он порезал руки ножом и залил кровью провизорскую, когда разделял пилюли, а прошлой ночью споткнулся и упал с лестницы. Повезло, что отделался кузен лишь ушибами, но Джеймс опасался, что глубокая задумчивость, в которую Лемюэль погрузился, может привести к куда более печальным последствиям.

И тут, будто в подтверждение его опасений, внезапно произошло еще кое-что…

Джеймс уже почти спустился, как неожиданно где-то внизу — должно быть, в провизорской, прогремел взрыв.

Здание дрогнуло, звякнули баночки на полках шкафов в зале и зазвенели стекла в витринах.

Джеймс едва устоял на ногах. Пару мгновений он пытался понять, что произошло, а затем ринулся вниз, перепрыгивая через ступени.

Войти в провизорскую он, впрочем, не успел.

Дверь распахнулась.

Из тучи черного дыма, судорожно кашляя, выбрался Лемюэль. Волосы его растрепались, а лицо почернело от копоти, на щеке алела царапина, фартук был покрыт буро-зеленой слизью и сажей.

— Лемюэль! — воскликнул Джеймс, бросившись к нему. — Вы целы?! Что произошло?!

Отмахивая одной рукой дым, кузен поднял на лоб потрескавшиеся защитные очки.

— Я… я в порядке, — сбивчиво ответил он. — Перегонный аппарат взорвался. Наверное, я не рассчитал давление.

— Вам нужна помощь?

— Мне нужно умыться и проветрить провизорскую. Два подопытных гремлина мертвы, но не это отвратительнее всего! Версия сыворотки, над которой я работал, уничтожена, а я возлагал на нее большие надежды! Теперь все начинать заново! Проклятье!